And down, down to Goblin-town You go, my lad!
FOLIO I.Progeny
ONE. “A Singular Curiosity”
These are the secrets I have kept. This is the trust I never betrayed.
But he is dead now and has been for more than forty years, the one who gave me his trust, the one for whom I kept these secrets.
The one who saved me… and the one who cursed me.
читать дальшеКНИГА ПЕРВАЯ
УЧЕНИК
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«из чистого любопытства»
Это — тайны, которые я хранил. Это — доверие, которое я ни разу не обманул.
Но теперь он мертв, и мертв уже более сорока лет — тот, кто оказал, мне доверие, тот, ради кого я хранил эти тайны.
Тот, кто спас меня… и тот, кто обрек меня на великие мучения.
I can’t recall what I had for breakfast this morning, but I remember with nightmarish clarity that spring night in 1888 when he roused me roughly from my slumber, his hair unkempt, eyes wide and shining in the lamplight, the excited glow upon his finely chiseled features, one with which I had, unfortunately, become intimately acquainted.
Я не помню, что ел сегодня на завтрак, но помню со страшной отчетливостью ту весеннюю ночь 1888-го, когда он выдернул меня из сна, грубо тряся за плечо. Его волосы были всклокочены, глаза широко распахнуты. Они сияли в свете лампы, а точеные черты лица озаряло то возбужденное выражение, с которым я, к сожалению, был уже хорошо знаком.
“Get up! Get up, Will Henry, and be quick about it!” he said urgently. “We have a caller!”
“A caller?” I murmured in reply. “What time is it?”
“A little after one. Now get dressed and meet me at the back door. Step lively, Will Henry, and snap to!”
Вставай! Вставай, Уилл Генри, да поторапливайся! — шипел он. — У нас посетитель!
— Посетитель? — пробормотал я в ответ. — А сколько сейчас времени?
— Начало второго. Давай одевайся, встретимся у заднего входа. Пошевеливайся, Уилл Генри, поднимайся!
He withdrew from my little alcove, taking the light with him. I dressed in the dark and scampered down the ladder in my stocking feet, putting on the last of my garments, a soft felt hat a size too small for my twelve-year-old head. That little hat was all I had left from my life before coming to live with him, and so it was precious to me.
Он вышел из моего алькова — маленькой комнатки на чердаке, — забрав с собой лампу. Я оделся в темноте и помчался вниз по лестнице в носках, натягивая на ходу мягкую шапочку. Для моей двенадцатилетней головы она была слишком маленькой, но я ей очень дорожил, потому что это было единственное, что осталось у меня от прошлой жизни.
He had lit the jets along the hall of the upper floor, though but a single light burned on the main floor, in the kitchen at the rear of the old house where just the two of us lived, without so much as a maid to pick up after us: The doctor was a private man, engaged in a dark and dangerous business, and could ill afford the prying eyes and gossiping tongue of the servant class. When the dust and dirt became intolerable, about every three months or so, he would press a rag and a bucket into my hands and tell me to “snap to” before the tide of filth overwhelmed us.
Он зажег весь свет в коридоре на втором этаже, хотя только одна лампа горела на первом, в кухне, в глубине старого дома, где жили лишь мы вдвоем, даже без прислуги, которая могла бы следить и убирать за нами. Врач — профессия интимная, дело темное и опасное. Он не может позволить любопытным глазам и болтливым языкам вторгаться в свою частную жизнь, а с прислугой куда ты от этого денешься? Так что когда грязь и пыль в доме едва уже не лезли наружу (примерно раз в три месяца), он совал мне в руки тряпку с ведром и командовал: «Пошевеливайся, Уилл Генри, пока мы совсем не заросли грязью!»
I followed the light into the kitchen, my shoes completely forgotten in my trepidation. This was not the first nocturnal visitor since my coming to live with him the year before. The doctor had numerous visits in the wee hours of the morning, more than I cared to remember, and none were cheerful social calls. His business was dangerous and dark, as I have said, and so, on the whole, were his callers.
Сейчас я шел на свет из кухни, совершенно позабыв в спешке надеть ботинки. С тех пор как я год назад поселился у Доктора, я привык к ночным посетителям. К Доктору вообще чаще приходили ночью, а не утром. Дневных посетителей я вообще как-то не припомню. И приходили к нему не жизнерадостные жители окрестностей. Дело его, как я уже сказал, было опасным и темным. Такими же, в целом, были и люди, которые к нему обращались.
The one who called on this night was standing just outside the back door, a gangly, skeletal figure, his shadow rising wraithlike from the glistening cobblestones. His face was hidden beneath the broad brim of his straw hat, but I could see his gnarled knuckles protruding from his frayed sleeves, and knobby yellow ankles the size of apples below his tattered trousers. Behind the old man a broken-down nag of a horse stamped and snorted, steam rising from its quivering flanks. Behind the horse, barely visible in the mist, was the cart with its grotesque cargo, wrapped in several layers of burlap.
Человек, который пришел сегодня ночью, стоял прямо за задней дверью — долговязый, неуклюжий и тощий. Его тень, словно призрак в лунном свете, падала на блестящий булыжник мостовой. Лицо было прикрыто широким краем соломенной шляпы, но я видел скрюченные суставы пальцев, торчащие из потрепанных рукавов ветхой одежды, и желтые лодыжки, которые выступали из потертых брюк, а на них — шишки размером с яблоко. За спиной старика переминалась с ноги на ногу и фыркала лошадь, точнее, остов лошади, и пар поднимался из ее подрагивающих ноздрей. Позади лошади, едва различимая в тумане, стояла телега с каким-то очень странным грузом, завернутым в несколько слоев мешковины.
The doctor was speaking quietly to the old man as I came to the door, a comforting hand upon his shoulder, for clearly our caller was nearly mad with panic. He had done the right thing, the doctor was assuring him. He, the doctor, would take the matter from here. All would be well. The poor old soul nodded his large head, which appeared all the larger with its lid of straw as it bobbed on its spindly neck.
Когда я подошел к двери, Доктор тихо разговаривал со стариком, успокаивающе положив руку тому на плечо, потому что ясно было, что старик с ума сходит от страха. Он правильно поступил, уверял его Доктор. Теперь всю ответственность берет на себя он, Доктор. Все будет хорошо. Бедняга кивал, и его большая голова под соломенной шляпой казалась еще больше на тонкой и длинной шее
“’Tis a crime. A bloody crime of nature!” he exclaimed at one point. “I shouldn’t have taken it; I should have covered it back up and left it to the mercy of God!”
“I take no stances on theology, Erasmus,” said the doctor. “I am a scientist. But is it not said that we are his instruments? If that is the case, then God brought you to her and directed you hence to my door.”
— Это преступление. Преступление против природы! — воскликнул старик в какой-то момент. — Мне не надо было забирать это. Мне надо было зарыть все обратно и оставить на милость Божию!
— Я не теолог, Эразмус, — сказал Доктор. — Я — ученый. Но разве не сказано, что мы — орудие в руках Его? И если так, то Бог привел тебя к ней, а вместе с ней — к моему порогу.
“So you won’t report me?” the old man asked, with a sideways glance toward the doctor.
“Your secret will be as safe with me as I hope mine will be with you. Ah, here is Will Henry. Will Henry, where are your shoes? No, no,” he said as I turned to fetch them. “I need you to ready the laboratory.”
— Так вы не донесете на меня? — спросил старик, пугливо косясь на Доктора.
— Я надежно сохраню твою тайну, так же, как и ты, надеюсь, сохранишь мою. А, вот и ты, Уилл Генри! Уилл Генри, где твои ботинки? Нет, нет, — сказал он, как только я рванул было за ними, — ты нужен мне без промедления. Приготовь лабораторию.
“Yes, doctor,” I responded dutifully, and turned to go a second time.
“And put a pot on. It’s going to be a long night.”
“Yes, sir,” I said. I turned a third time.
“And find my boots, Will Henry.”
“Of course, sir.”
— Да, Доктор, — бодро ответил я и снова повернулся, чтобы бежать.
— И поставь чайник. Ночь предстоит долгая.
— Слушаюсь, сэр, — сказал я. И повернулся в третий раз.
— И найди мои сапоги, Уилл Генри.
— Обязательно, сэр.
I hesitated, waiting for a fourth command. The old man called Erasmus was staring at me.
“Well, what are you waiting for?” the doctor said. “Snap to, Will Henry!”
“Yes, sir,” I said. “Right away, sir!”
I left them in the alley, hearing the old man ask as I hurried across the kitchen, “He is your boy?”
“He is my assistant,” came the doctor’s reply.
Я в сомнении замер, ожидая четвертую команду. Старик по имени Эразмус смотрел на меня во все глаза.
— Ну, чего ты еще ждешь? — прикрикнул Доктор. — Пошевеливайся, Уилл Генри!
— Да, сэр, — сказал я. — Уже бегу.
Я оставил их одних, но я слышал, пробегая через кухню, как старик спрашивает: «Это ваш слуга?»
— Он — мой ассистент.
I set the water on to boil and then went down to the basement. I lit the lamps, laid out the instruments. (I wasn’t sure which he might need, but had a strong suspicion the old man’s delivery was not alive-I had heard no sounds coming from the old cart, and there didn’t seem to be great urgency to fetch the cargo inside… though this may have been more hope than suspicion.) Then I removed a fresh smock from the closet and rummaged under the stairs for the doctor’s rubber boots. They weren’t there, and for a moment I stood by the examination table in mute panic. I had washed them the week before and was certain I had placed them under the stairs. Where were the doctor’s boots? From the kitchen came the clumping of the men’s tread across the wooden floor. He was coming, and I had lost his boots!
Я поставил воду на огонь, чтобы вскипятить, а сам отправился вниз, в подвал. Там я зажег лампы, разложил инструменты (я не был уверен, какие именно инструменты понадобятся, но у меня было сильное предчувствие, что то, что принес старик, — уже не живое). Из старой телеги не доносилось никаких звуков, и, судя по всему, никто не спешил как можно скорее доставить ношу в лабораторию… хотя, возможно, в моем предчувствии было больше надежды, чем подозрений. Я вынул из шкафа белый медицинский халат Доктора и полез рукой под лестницу, шаря там в поисках его резиновых сапог. Но их там не было. На секунду я замер перед лабораторным столом; меня окатил холодный пот. Я же мыл их неделю назад! И был уверен, что поставил потом под лестницу. Где же сапоги Доктора?! Из кухни сверху донеслись звуки шагов. Он уже идет сюда, а я потерял его сапоги!
I spied the boots just as the doctor and Erasmus began to descend the stairs. They were beneath the worktable, where I had placed them. Why had I put them there? I set them by the stool and waited, my heart pounding, my breath coming in short, ragged gasps. The basement was very cold, at least ten degrees colder than the rest of the house, and stayed that way year round.
Я нашел их в тот самый миг, как Доктор и Эразмус Грей начали спускаться вниз по ступенькам.
Сапоги были под рабочим столом — там, где я их и оставил. Почему я положил их туда? Я быстро разместил сапоги у табуретки и замер в ожидании. Сердце мое билось в горле, дыхание было частым и прерывистым. В подвале было очень холодно, на десять градусов как минимум холоднее, чем в остальной части дома. Так было всегда, круглый год.
продолжение будет в комментах
UPD 27/04/2019
ONE. “A Singular Curiosity”
These are the secrets I have kept. This is the trust I never betrayed.
But he is dead now and has been for more than forty years, the one who gave me his trust, the one for whom I kept these secrets.
The one who saved me… and the one who cursed me.
читать дальшеКНИГА ПЕРВАЯ
УЧЕНИК
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«из чистого любопытства»
Это — тайны, которые я хранил. Это — доверие, которое я ни разу не обманул.
Но теперь он мертв, и мертв уже более сорока лет — тот, кто оказал, мне доверие, тот, ради кого я хранил эти тайны.
Тот, кто спас меня… и тот, кто обрек меня на великие мучения.
I can’t recall what I had for breakfast this morning, but I remember with nightmarish clarity that spring night in 1888 when he roused me roughly from my slumber, his hair unkempt, eyes wide and shining in the lamplight, the excited glow upon his finely chiseled features, one with which I had, unfortunately, become intimately acquainted.
Я не помню, что ел сегодня на завтрак, но помню со страшной отчетливостью ту весеннюю ночь 1888-го, когда он выдернул меня из сна, грубо тряся за плечо. Его волосы были всклокочены, глаза широко распахнуты. Они сияли в свете лампы, а точеные черты лица озаряло то возбужденное выражение, с которым я, к сожалению, был уже хорошо знаком.
“Get up! Get up, Will Henry, and be quick about it!” he said urgently. “We have a caller!”
“A caller?” I murmured in reply. “What time is it?”
“A little after one. Now get dressed and meet me at the back door. Step lively, Will Henry, and snap to!”
Вставай! Вставай, Уилл Генри, да поторапливайся! — шипел он. — У нас посетитель!
— Посетитель? — пробормотал я в ответ. — А сколько сейчас времени?
— Начало второго. Давай одевайся, встретимся у заднего входа. Пошевеливайся, Уилл Генри, поднимайся!
He withdrew from my little alcove, taking the light with him. I dressed in the dark and scampered down the ladder in my stocking feet, putting on the last of my garments, a soft felt hat a size too small for my twelve-year-old head. That little hat was all I had left from my life before coming to live with him, and so it was precious to me.
Он вышел из моего алькова — маленькой комнатки на чердаке, — забрав с собой лампу. Я оделся в темноте и помчался вниз по лестнице в носках, натягивая на ходу мягкую шапочку. Для моей двенадцатилетней головы она была слишком маленькой, но я ей очень дорожил, потому что это было единственное, что осталось у меня от прошлой жизни.
He had lit the jets along the hall of the upper floor, though but a single light burned on the main floor, in the kitchen at the rear of the old house where just the two of us lived, without so much as a maid to pick up after us: The doctor was a private man, engaged in a dark and dangerous business, and could ill afford the prying eyes and gossiping tongue of the servant class. When the dust and dirt became intolerable, about every three months or so, he would press a rag and a bucket into my hands and tell me to “snap to” before the tide of filth overwhelmed us.
Он зажег весь свет в коридоре на втором этаже, хотя только одна лампа горела на первом, в кухне, в глубине старого дома, где жили лишь мы вдвоем, даже без прислуги, которая могла бы следить и убирать за нами. Врач — профессия интимная, дело темное и опасное. Он не может позволить любопытным глазам и болтливым языкам вторгаться в свою частную жизнь, а с прислугой куда ты от этого денешься? Так что когда грязь и пыль в доме едва уже не лезли наружу (примерно раз в три месяца), он совал мне в руки тряпку с ведром и командовал: «Пошевеливайся, Уилл Генри, пока мы совсем не заросли грязью!»
I followed the light into the kitchen, my shoes completely forgotten in my trepidation. This was not the first nocturnal visitor since my coming to live with him the year before. The doctor had numerous visits in the wee hours of the morning, more than I cared to remember, and none were cheerful social calls. His business was dangerous and dark, as I have said, and so, on the whole, were his callers.
Сейчас я шел на свет из кухни, совершенно позабыв в спешке надеть ботинки. С тех пор как я год назад поселился у Доктора, я привык к ночным посетителям. К Доктору вообще чаще приходили ночью, а не утром. Дневных посетителей я вообще как-то не припомню. И приходили к нему не жизнерадостные жители окрестностей. Дело его, как я уже сказал, было опасным и темным. Такими же, в целом, были и люди, которые к нему обращались.
The one who called on this night was standing just outside the back door, a gangly, skeletal figure, his shadow rising wraithlike from the glistening cobblestones. His face was hidden beneath the broad brim of his straw hat, but I could see his gnarled knuckles protruding from his frayed sleeves, and knobby yellow ankles the size of apples below his tattered trousers. Behind the old man a broken-down nag of a horse stamped and snorted, steam rising from its quivering flanks. Behind the horse, barely visible in the mist, was the cart with its grotesque cargo, wrapped in several layers of burlap.
Человек, который пришел сегодня ночью, стоял прямо за задней дверью — долговязый, неуклюжий и тощий. Его тень, словно призрак в лунном свете, падала на блестящий булыжник мостовой. Лицо было прикрыто широким краем соломенной шляпы, но я видел скрюченные суставы пальцев, торчащие из потрепанных рукавов ветхой одежды, и желтые лодыжки, которые выступали из потертых брюк, а на них — шишки размером с яблоко. За спиной старика переминалась с ноги на ногу и фыркала лошадь, точнее, остов лошади, и пар поднимался из ее подрагивающих ноздрей. Позади лошади, едва различимая в тумане, стояла телега с каким-то очень странным грузом, завернутым в несколько слоев мешковины.
The doctor was speaking quietly to the old man as I came to the door, a comforting hand upon his shoulder, for clearly our caller was nearly mad with panic. He had done the right thing, the doctor was assuring him. He, the doctor, would take the matter from here. All would be well. The poor old soul nodded his large head, which appeared all the larger with its lid of straw as it bobbed on its spindly neck.
Когда я подошел к двери, Доктор тихо разговаривал со стариком, успокаивающе положив руку тому на плечо, потому что ясно было, что старик с ума сходит от страха. Он правильно поступил, уверял его Доктор. Теперь всю ответственность берет на себя он, Доктор. Все будет хорошо. Бедняга кивал, и его большая голова под соломенной шляпой казалась еще больше на тонкой и длинной шее
“’Tis a crime. A bloody crime of nature!” he exclaimed at one point. “I shouldn’t have taken it; I should have covered it back up and left it to the mercy of God!”
“I take no stances on theology, Erasmus,” said the doctor. “I am a scientist. But is it not said that we are his instruments? If that is the case, then God brought you to her and directed you hence to my door.”
— Это преступление. Преступление против природы! — воскликнул старик в какой-то момент. — Мне не надо было забирать это. Мне надо было зарыть все обратно и оставить на милость Божию!
— Я не теолог, Эразмус, — сказал Доктор. — Я — ученый. Но разве не сказано, что мы — орудие в руках Его? И если так, то Бог привел тебя к ней, а вместе с ней — к моему порогу.
“So you won’t report me?” the old man asked, with a sideways glance toward the doctor.
“Your secret will be as safe with me as I hope mine will be with you. Ah, here is Will Henry. Will Henry, where are your shoes? No, no,” he said as I turned to fetch them. “I need you to ready the laboratory.”
— Так вы не донесете на меня? — спросил старик, пугливо косясь на Доктора.
— Я надежно сохраню твою тайну, так же, как и ты, надеюсь, сохранишь мою. А, вот и ты, Уилл Генри! Уилл Генри, где твои ботинки? Нет, нет, — сказал он, как только я рванул было за ними, — ты нужен мне без промедления. Приготовь лабораторию.
“Yes, doctor,” I responded dutifully, and turned to go a second time.
“And put a pot on. It’s going to be a long night.”
“Yes, sir,” I said. I turned a third time.
“And find my boots, Will Henry.”
“Of course, sir.”
— Да, Доктор, — бодро ответил я и снова повернулся, чтобы бежать.
— И поставь чайник. Ночь предстоит долгая.
— Слушаюсь, сэр, — сказал я. И повернулся в третий раз.
— И найди мои сапоги, Уилл Генри.
— Обязательно, сэр.
I hesitated, waiting for a fourth command. The old man called Erasmus was staring at me.
“Well, what are you waiting for?” the doctor said. “Snap to, Will Henry!”
“Yes, sir,” I said. “Right away, sir!”
I left them in the alley, hearing the old man ask as I hurried across the kitchen, “He is your boy?”
“He is my assistant,” came the doctor’s reply.
Я в сомнении замер, ожидая четвертую команду. Старик по имени Эразмус смотрел на меня во все глаза.
— Ну, чего ты еще ждешь? — прикрикнул Доктор. — Пошевеливайся, Уилл Генри!
— Да, сэр, — сказал я. — Уже бегу.
Я оставил их одних, но я слышал, пробегая через кухню, как старик спрашивает: «Это ваш слуга?»
— Он — мой ассистент.
I set the water on to boil and then went down to the basement. I lit the lamps, laid out the instruments. (I wasn’t sure which he might need, but had a strong suspicion the old man’s delivery was not alive-I had heard no sounds coming from the old cart, and there didn’t seem to be great urgency to fetch the cargo inside… though this may have been more hope than suspicion.) Then I removed a fresh smock from the closet and rummaged under the stairs for the doctor’s rubber boots. They weren’t there, and for a moment I stood by the examination table in mute panic. I had washed them the week before and was certain I had placed them under the stairs. Where were the doctor’s boots? From the kitchen came the clumping of the men’s tread across the wooden floor. He was coming, and I had lost his boots!
Я поставил воду на огонь, чтобы вскипятить, а сам отправился вниз, в подвал. Там я зажег лампы, разложил инструменты (я не был уверен, какие именно инструменты понадобятся, но у меня было сильное предчувствие, что то, что принес старик, — уже не живое). Из старой телеги не доносилось никаких звуков, и, судя по всему, никто не спешил как можно скорее доставить ношу в лабораторию… хотя, возможно, в моем предчувствии было больше надежды, чем подозрений. Я вынул из шкафа белый медицинский халат Доктора и полез рукой под лестницу, шаря там в поисках его резиновых сапог. Но их там не было. На секунду я замер перед лабораторным столом; меня окатил холодный пот. Я же мыл их неделю назад! И был уверен, что поставил потом под лестницу. Где же сапоги Доктора?! Из кухни сверху донеслись звуки шагов. Он уже идет сюда, а я потерял его сапоги!
I spied the boots just as the doctor and Erasmus began to descend the stairs. They were beneath the worktable, where I had placed them. Why had I put them there? I set them by the stool and waited, my heart pounding, my breath coming in short, ragged gasps. The basement was very cold, at least ten degrees colder than the rest of the house, and stayed that way year round.
Я нашел их в тот самый миг, как Доктор и Эразмус Грей начали спускаться вниз по ступенькам.
Сапоги были под рабочим столом — там, где я их и оставил. Почему я положил их туда? Я быстро разместил сапоги у табуретки и замер в ожидании. Сердце мое билось в горле, дыхание было частым и прерывистым. В подвале было очень холодно, на десять градусов как минимум холоднее, чем в остальной части дома. Так было всегда, круглый год.
продолжение будет в комментах
UPD 27/04/2019
-
-
27.04.2019 в 18:42Их ноша, туго завернутая в мешковину, должно быть, была очень тяжелой: мышцы на их шеях выступили буграми от напряжения, и спускались они болезненно медленно. Один раз старик взмолился о передышке. Они остановились в пяти ступенях от пола, и я заметил, что Доктора раздражает такое промедление. Он горел нетерпением поскорее развернуть «новинку».
They eventually heaved their burden onto the examining table. The doctor guided the old man to the stool. Erasmus sank down upon it, removed his straw hat, and wiped his crinkled brow with a filthy rag. He was shaking badly. In the light I could see that nearly all of him was filthy, from his mud-encrusted shoes to his broken fingernails to the fine lines and crevasses of his ancient face. I could smell the rich, loamy aroma of damp earth rising from him.
“A crime,” he murmured. “A crime!”
Они уложили ношу на медицинский стол. Доктор подвел старика к табурету. Тот опустился, снял соломенную шляпу и вытер лоб какой-то грязной тряпкой. Он хмурился, его немилосердно трясло. При свете я разглядел, что он был весь грязный и потертый, от покрытых комьями земли сапог, которые явно не мылись неделями, до обломанных ногтей и глубоких черных морщин на спекшемся старом лице. Я почувствовал исходивший от него густой суглинистый запах мокрой земли.
— Преступление, — пробормотал он. — Преступление!