А ФБ только началась...

Как же заколебали меня тленфемки, готовые угнетаться обо все подряд.
И писатели попис руками, исходящие на говно от критиков и устраивающие цыганочку с выходом на упоминание, что критики то норм тетки (безотносительно талантливого автора и его гениальных попис) - тоже.
И все они в моей команде, боже, где мой попкорн?
Фб началась огниной, в общем

---

Былое и думы.

Иногда мне становится стыдно за свое читательское говноедство, и я берусь за боллитру. Иногда опыт удается.
Сегодня мне на глаза попался Герцен, Былое и Думы. И вы знаете, недурно, очень недурно. Хотя до этого было негативное восприятие этого чувака после уроков литературы. К тому же, Маяковский писал "Хер цена, дому Герцена", а он плохого не напишет, думала я.
В общем, приобщаюсь. Уже пару интересных цитат нашла.

---

Почему мы берем двортерьеров?

Тоже вдохновленная холиваркой тема.
Зашла речь в теме Зоошизы - а почему вообще люди берут дворовых кошек и собак с улицы или из приютов?
Из жалости? Из рационального желания взять именно беспородное животное? Или просто потому, что на породистое денег нет?
Мне интересны не теоретические построения, философствовать так то и я умею, а именно конкретника. И я хочу спросить всех своих пч, у кого живут дома "дворяне" - ребят, а почему в вашем доме появились именно они? Кулстори приветствуются.
Ну, про свою Тапсу могу сказать, что взяла я ее 100% из жалости спонтанно. До этого у меня жила метиска, плод любви клубной сиамки и клубного тайца (не зоошизная легенда, папу и маму я лично знала, с хозяйкой мамы на кухне чаи пила). После Тапсы, пусть живет она долго и счастливо, тоже будет скорее всего породная сиамка. Люблю я их. Более того, это одна из немногих пород, которая мне кажется красивой.
Фото Их Тапсичества на фоне герани для привлечения внимания.

история Тапсы

А Тапсу мы нашли лет 15 назад на очередном эльфятнике, куда ездили игротехническим темным блоком. Вернее скелет котенка-наладонника нашел наш недоеденный салат с фасолью. И когда мы вернулись с боевки, то вместо салатика, спецом оставленного на после обеда, девушка нашла в миске сладко спящего от обжорства котенка.
Котявка ела все, вплоть до героически забарываемых лесных жуков. К нам как раз не заехал игрок на роль Глаурунга, поэтому мы шутили, что к нам приблудился Глау в нынешнем воплощении. И пугали пленных эльфов, что скормим их Глаурунгу. Потом, на финальном параде, мы показали им котявку. Они умилились и сказали, что мы гады, потому, что они пугались и вроливались. Мы ответили, что мы темный блок и нам положено.
Котявку назвали Глаурунгом, или Глашей. Я ее брать не хотела. Но было жалко, потому, что за время, проведенное вместе, я начала испытывать к ней определенную эмпатию. И жалко было оставлять ее на верную гибель.
А Тапкой она стала в процессе откармливания до нормальных размеров. Потому, что это было большое круглое пузо, четыре маленькие кривые лапки, такой же маленький и кривой хвостик и курносая головка. Все это было покрыто отвратительного качества кудлатой шерстью и напоминало мех чебурашки. А все вместе было один в один похоже на меховую тапку.
Так мы с ней с тех пор и путешествуем. Побывали в трех городах, пожили в шести квартирах.

Вопрос: Вы взяли животное с улицы или из приюта

1. Из жалости спонтанно		12	(52.17%)
2. Потому, что сознательно хотел и целенаправленно подыскивал именно такое животное		8	(34.78%)
3. На покупку породистого нет денег		0	(0%)
4. Другое (вариант в комменты. )		3	(13.04%)
Всего:		23

---

Нефеминистичненько

Дошло до меня внезапно, что если составить топ-лист людей, которые сильнее всего портили мне жизнь, то на вершине чарта будут женщины, мужчины от них отстают с большим отрывом. И женщин было сильно больше ( и в из числе не только бывшие любовницы).

Но я же не ору по этому поводу на каждом перекрестке, что все женщины - подлые, насквозь лживые, истеричные изменщицы, которые с радостью воткнут тебе нож в спину, едва ты отвернешься, загазлайтят (или запилят) тебя до тех пор, пока ты не прогнешься под них полностью - или не свалишь с очередной психологической травмой, которую разгребать будешь годами с мозгоправом.

И меня не разрывает на 1000 маленьких Белькаэрчиков от ярости, когда кто-то высказывается о женщинах в контексте, отличном от негативного....

@темы: лытдыбр

---

По поводу Греты

Сказано много, копья трещат и ломаются, холивары генерируют тонны еды ( я и сама с бооольшим удовольствием срусь по этому поводу на Холиварке).
Я же хочу сказать, вернее, предложить, только одно. А давайте скинемся и предложим Грете ознакомительный тур на поезде, скажем, из Калининграда во Владивосток (7 дней 20 часов, если верить расписанию) и обратно. Пусть это будет плацкарт в старом вагоне с одной розеткой возле туалета, щели в окнах в палец тощиной (и бабка в вагоне, из-за которой топить будут как черти в аду), протертые до дыр тонкие одеяла и серое влажное белье. Чтоб в отсеке с ней ехали либо семейство с онажематерью и этожеребенком, либо наоборот, пара озабоченных мужичков среднего возраста с пивасом, одинаково любящих пораспускать руки и повтирать зажизнь. А в вагоне обязательно ехали дембеля и штук 10 детей с какого-нибудь мероприятия с одной вожатой (которая быстро забухает с дембелями и детей утихомиривать станет вообще некому).

---

Разрыв шаблона.

Племяшка сегодня в школе отмочила.

Итак, представьте себе картину. Миленькая маленькая девочка-первоклашка, голубоглазая блондиночка с милым личиком, для полноты образа только кудряшек не хватает, рассказывает стишок. Такой весь сахарно-слащавый, (мы его вчера хором всей семьей учили). Доходит до строчки "и вместо желтеньких малюток мы видим важных, белых уток", запинается и выдает с тем же пафосом: " И вместо желтеньких комочков мы видим мясушко в горшочках".

---

Возвращение классики

Третью неделю играю в классик вов. На актуал практически не захожу. Вот вроде на классике и графика хуже, и возможности нет, и сложнее, и маунтов-петов нет красивых, а цепляет.
С игроками у меня стойкая ассоциируется этот клип:

Куча старперов и старперш, многие из которых уже лет 5 не играли в актуал, весело общаются в общесерверном чате как и в 2004, постоянно скатываясь на обсуждение мужей-жен-детей-начальства и ипотеки.

---

Не знаю чье, но я рыдала от смеха

В доме №3 по Голещихинскому переулку пропала вода. Приехал экскаватор, выкопал во дворе яму двухметрового роста, искал трубы, но не нашел. Рабочие посмотрели в яму, огорчились, плюнули и решили завязать с археологией до утра.

Поздно вечером дядя Митя шел домой и упал в яму. Он не знал, что она есть во дворе, просто шел наугад и нашел ее. Правда, рабочие оставили ограждение в двух местах — с передней стороны ямы, и с задней, никто ведь не предполагал, что дядя Митя зайдет с флангов. Оказавшись внизу, дядя Митя захотел выбраться на волю, в пампасы, но потерпел неудачу. Дядя Митя начал громко кричать то, что полагается кричать при падении в яму. Вы знаете все эти слова, я не буду их перечислять.

От звуков родной речи проснулись соседи, вышли на балконы, всем хотелось знать источник трансляции. Живое существо, попавшее в яму, всегда вызывает живейший интерес у своих собратьев. Всем любопытно, как оно будет оттуда выкарабкиваться. Если существо умеет еще и материться, от этого шоу только выигрывает.

Потом из дома вышел дядя Боря, протянул страдальцу руку помощи. Дядя Митя потянул его за эту руку и уронил вниз на себя. Оба стали кричать дуэтом, хотя и немного невпопад. Дядя Митя винил дядю Борю в неустойчивости. Дядя Боря тоже нашел какие-то аргументы, очень убедительные, в основном относившиеся к генетической ущербности дяди Мити. Потом они как-то нашли общий язык, один подсадил другого, и мало-помалу оба выбрались на поверхность планеты.

Зрители на балконах, ожидавшие большего накала драмы, разошлись разочарованные. На следующий день, ближе к вечеру, рабочие с экскаватором вернулись обратно. Оказалось, что вчера копали не в том месте, стало ясно, почему ничего не нашли. Яму во дворе закопали, и выкопали новую, на этот раз со стороны улицы. Уже на глубине полутора метров стали встречаться признаки погребенной цивилизации, в частности телефонный кабель. Кабель пал жертвой раскопок прежде, чем его успели заметить. После краткого обсуждения было принято решение остановиться на достигнутом и уйти. Был вечер, а сложные решения лучше принимать на свежую голову. Вы уже догадались, да?

Поздно вечером дядя Митя шел домой. Он помнил, что во дворе дома в земной коре зияет двухметровое отверстие, и решил обойти дом с другой стороны. Утром, когда он выходил из дому, яма во дворе еще была, а на улице ямы не было. Дядя Митя не знал, что в его отсутствие приходили рабочие и поменяли ямы местами. Он упал вниз в яму и нашел там порванный телефонный кабель. Если кто не знает, в момент вызова напряжение в телефонной линии достигает 110 вольт, в этом кроется разгадка тайны, почему связисты не любят зачищать провода зубами. Дядя Митя в падении нащупал кабель руками.

Так совпало, что как раз в этот момент кто-то пытался дозвониться до дома № 3 по Голещихинскому переулку. Кабель был поврежден, до телефонного аппарата вызов не дошел. Вызов принял дядя Митя. Когда-то очень давно дядя Митя получил образование электрика в ПТУ, там ему рассказали, что делать, если произошло короткое замыкание человека с электричеством. Теперь полученное образование ему пригодилось. Дядя Митя издал звуки слияния человека с возбужденной телефонной линией. На этот раз ему не потребовалась помощь дяди Бори, чтобы выбраться из ямы. Получив заряд бодрости, дядя Митя одним прыжком одержал убедительную победу над гравитацией. В предыдущей яме ему было намного комфортнее. Оказавшись снаружи ямы, дядя Митя наложил на археологов такое витиеватое проклятие, что Тутанхамон умер бы от зависти еще раз.

Весь дальнейший путь до квартиры дядя Митя проделал, держась одной рукой за стену, а ногами прощупывая почву перед собой. Даже в подъезде он на всякий случай проверял на ощупь каждую ступеньку. Он уже ни в чем не был уверен.

На следующее утро, сразу после обеда, к дому № 3 по Голещихинскому переулку вернулись рабочие. Хотели засыпать вчерашнюю яму, но в ней сидели обозленные связисты с местной телефонной станции. Очень сердитые. Произошел конфликт, связисты предложили рабочим искать свои трубы в другом месте, неподалеку от фаллопиевых. Рабочие так далеко уходить не стали, просто выкопали еще один шурф, пятью метрами левее предыдущего. На этот раз трубы нашлись. Рабочие обрадовались, очень увлеклись и прорыли траншею, длинную, как добротный удав. Траншея пересекла тротуар и захватила даже немного проезжей части. Для удобства пешеходов через нее был переброшен мостик из трех досок. Внизу, под досками, плескался беломорканал.

Как обычно, поздно вечером дядя Митя шел домой. Вообще-то будни электрика заканчиваются в шесть-ноль-ноль, после шести дядя Митя свободен, как Анджела Дэвис. Но так сложилось, что в понедельник дяде Мите выдали зарплату. Электрик тоже человек, он слаб. Он не может противиться искушению купить поллитру и употребить ее внутриутробно. Поэтому дядя Митя возвращался домой поздно.

Был ведьмин час, на небе светила луна, и в лунном свете прямо перед дядей Митей внезапно появилась траншея. Случись это днем раньше, он не колеблясь упал бы в нее. Но сегодня все чувства дяди Мити были обострены, он знал о коварстве трубокопателей и был морально готов к траншеям.

Дядя Митя прошел по мосткам грациозно, как мисс Вселенная по подиуму, только небритая и с перегаром. Оказавшись на другой стороне подиума, дядя Митя воскликнул: — Ха! Съели, землеройки?

Когда мудрый царь Соломон говорил: «Гордость предшествует падению», он имел в виду конкретно дядю Митю. Ослепленный гордыней, дядя Митя сделал несколько шагов, и упал в яму с телефонным кабелем. Буквально через несколько секунд об этом его приключении узнал весь дом. Падая, дядя Митя сломался в хрупком месте, и в свой крик вложил всю экспрессию, на какую способен сорокалетний электрик.

На балконы вышли заинтригованные соседи. По отдельным звукам и словосочетаниям им удалось установить суть происходящего, кто-то вызвал скорую помощь. Пока она ехала к Голещихинскому переулку, дядя Митя успел обогатить русский язык шестью новыми отглагольными прилагательными и просклонять слово «яма» одиннадцатью разными способами.

Приехал врач, посветил в яму фарами, поразился, как низко может пасть человек. Дядю Митю извлекли из ямы и красиво оформили в гипс. Следующие два месяца дядя Митя своими белыми округлыми формами напоминал фарфоровую кису. Первую неделю ему мучительно хотелось выпить, остальное время он провел, мечтая почесаться. Под гипсом дядя Митя сросся на славу, когда его вынули наружу, он сразу пошел и купил поллитру. Накопилось много дел, он стремился наверстать.

А через неделю в доме № 7 по Голещихинскому переулку тоже пропала вода. Приезжал экскаватор, искал трубы. Не нашел

---

Веселенький подвальчик

www.artstation.com/artwork/NY1JJ

---

веселенькие песенки

Death to the world! Cthulhu’s come:

Let Earth abhor this thing.

Let every mind prepare for doom,

As anguish and woe he’ll bring.
Death to the world! Cthulhu's come:

Let Earth abhor this thing.

Let every mind prepare for doom,

As anguish and woe he'll bring.


Up from the sea, R'lyeh did rise:

The cultists awestruck dumb.

With ancient rites so wretched and perverse,

Cthulhu's time has come.


Death to the world! Cthulhu reigns.

The Great Old Ones Destroy

With wrath and doom, so cruel and foul,

Replete with obscene joy.

He rules the Earth with dreadful might,

And through our ghastly dreams

His twisting turning tentacles

Elicit from us maddened screams.

Cthulhu's time has come.

---

Их Тапсичество почивают...

На моей неубранной постели, каюсь. Но уж больно кадр хорош.

@темы: котики

---

Лук, седло и удила

Льюис Кэрролл
Лук, седло и удила
Слуга, подай сюда мой лук,
Неси его скорей!
Конечно лук, а не урюк!
Зеленый лук-порей.
Да нашинкуй его, мой друг,
И маслицем полей!
Слуга, подай сюда седло
Я пылом разогрет!
Не говори, что не дошло:
Ждать больше мочи нет.
Седло барашка, я сказал,
Подай мне на обед!
Слуга, подай мне удила,
Довольно нам шутить!
Пора - была иль не была...
Что, что? Не может быть!
Как "нет удил"? Ну и дела...
А чем же мне удить?

---

Боян, но прекрасный

У меня зазвонил телефон.

- Кто говорит?

- Дагон.

- Откуда?

- Со дна пруда.

- Что вам надо?

- Изображений подводного ада.

- Для кого?

- Для культа моего.

- А много ли прислать?

- Да алтарных камней штук пять,

На больше нам жертв не набрать,

Культ у меня еще маленький.



А потом позвонили Ми-Го:

- Не хотите отдать нам мозгов?

Мы бы в баночку их положили

И по космосу всласть покружили.

- Нет-нет, это тело мне не надоело,

Обратитесь-ка к мистеру Экли.



А потом позвонил Йог-Сотот:

- Пришлите мне ключ от Ворот!



А потом позвонили культисты:

- Пришлите нам тварей нечистых!



А потом позвонил Альхазред,

Да как начал нести всякий бред.

- Погодите, Абдул, не вопите,

Объясните, чего вы хотите?

Но он только "ЙА!" да "ЙА!",

А к чему - не поймешь ни чуть-чуть.

- Изложите, пожалуйста, письменно!



А потом позвонили козлята:

- Позовите Шаб-Ниггурата!

Тут я разозлился и крикнул скотам:

- Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех вгах’нагл фхтагн!

- Ой, а где же Шаб-Ниггурат?

- Не знаю, звоните сто два - пятьдесят!



Я полгода не спал, я устал,

Мне бы заснуть, отдохнуть,

Но только я чуть вздремнул,

Опять позвонил Абдул:

- Древний Ужас! Все прах и тлен!

Спешите скорее на Ленг!

- В чем дело?

- Впустите!

- Кого?

- Азатота!

Чтоб он этот мир уничтожил в два счета!

- Уничтожил в два счета?

- Да! Пока не зашла звезда!

- Ладно, бегу, бегу,

Если смогу - помогу!

Ох, нелегкая это работа -

В этот мир выпускать Азатота!

---

У нас уже неделю подряд грозы. Вчера молнии лупили прямо по двору. А чегодня папа целый день ходил и стенал, потому что во всем доме накрылось кабельное тв.

---

В густых металлургических лесах

Александр Еременко
В густых металлургических лесах...
* * *
В густых металлургических лесах, где шел процесс созданья хлорофилла, сорвался лист. Уж осень наступила в густых металлургических лесах.
Там до весны завязли в небесах и бензовоз, и мушка дрозофила. Их жмет по равнодействующей сила. Они застряли в сплющенных часах.
Последний филин сломан и распилен. И, кнопкой канцелярскою пришпилен к осенней ветке книзу головой,
висит и размышляет головой: зачем в него с такой ужасной силой вмонтирован бинокль полевой.

---

Маленькая басня

Франц Кафка
Маленькая басня
- Ах, - сказала мышь, - мир становится все теснее и теснее с каждым днем. Сначала он был таким широким, что мне делалось страшно, я бежала дальше и была счастлива, что наконец увидела вдали справа и слева стены, но эти длинные стены с такой быстротой надвигаются друг на друга, что вот я уже добежала до последней комнаты, а там в углу стоит мышеловка, в которую я могу заскочить.
- Тебе надо только изменить направление бега, - сказала кошка и сожрала мышь.

---

да, у меня тоже бывают такие моменты...

youtu.be/3rOM_b7JQBw

---

Монстролог. Глава 1.

FOLIO I.Progeny
ONE. “A Singular Curiosity”
These are the secrets I have kept. This is the trust I never betrayed.
But he is dead now and has been for more than forty years, the one who gave me his trust, the one for whom I kept these secrets.
The one who saved me… and the one who cursed me.
КНИГА ПЕРВАЯ
УЧЕНИК
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«из чистого любопытства»
Это — тайны, которые я хранил. Это — доверие, которое я ни разу не обманул.
Но теперь он мертв, и мертв уже более сорока лет — тот, кто оказал, мне доверие, тот, ради кого я хранил эти тайны.
Тот, кто спас меня… и тот, кто обрек меня на великие мучения.
I can’t recall what I had for breakfast this morning, but I remember with nightmarish clarity that spring night in 1888 when he roused me roughly from my slumber, his hair unkempt, eyes wide and shining in the lamplight, the excited glow upon his finely chiseled features, one with which I had, unfortunately, become intimately acquainted.
Я не помню, что ел сегодня на завтрак, но помню со страшной отчетливостью ту весеннюю ночь 1888-го, когда он выдернул меня из сна, грубо тряся за плечо. Его волосы были всклокочены, глаза широко распахнуты. Они сияли в свете лампы, а точеные черты лица озаряло то возбужденное выражение, с которым я, к сожалению, был уже хорошо знаком.
“Get up! Get up, Will Henry, and be quick about it!” he said urgently. “We have a caller!”
“A caller?” I murmured in reply. “What time is it?”
“A little after one. Now get dressed and meet me at the back door. Step lively, Will Henry, and snap to!”
Вставай! Вставай, Уилл Генри, да поторапливайся! — шипел он. — У нас посетитель!
— Посетитель? — пробормотал я в ответ. — А сколько сейчас времени?
— Начало второго. Давай одевайся, встретимся у заднего входа. Пошевеливайся, Уилл Генри, поднимайся!
He withdrew from my little alcove, taking the light with him. I dressed in the dark and scampered down the ladder in my stocking feet, putting on the last of my garments, a soft felt hat a size too small for my twelve-year-old head. That little hat was all I had left from my life before coming to live with him, and so it was precious to me.
Он вышел из моего алькова — маленькой комнатки на чердаке, — забрав с собой лампу. Я оделся в темноте и помчался вниз по лестнице в носках, натягивая на ходу мягкую шапочку. Для моей двенадцатилетней головы она была слишком маленькой, но я ей очень дорожил, потому что это было единственное, что осталось у меня от прошлой жизни.
He had lit the jets along the hall of the upper floor, though but a single light burned on the main floor, in the kitchen at the rear of the old house where just the two of us lived, without so much as a maid to pick up after us: The doctor was a private man, engaged in a dark and dangerous business, and could ill afford the prying eyes and gossiping tongue of the servant class. When the dust and dirt became intolerable, about every three months or so, he would press a rag and a bucket into my hands and tell me to “snap to” before the tide of filth overwhelmed us.
Он зажег весь свет в коридоре на втором этаже, хотя только одна лампа горела на первом, в кухне, в глубине старого дома, где жили лишь мы вдвоем, даже без прислуги, которая могла бы следить и убирать за нами. Врач — профессия интимная, дело темное и опасное. Он не может позволить любопытным глазам и болтливым языкам вторгаться в свою частную жизнь, а с прислугой куда ты от этого денешься? Так что когда грязь и пыль в доме едва уже не лезли наружу (примерно раз в три месяца), он совал мне в руки тряпку с ведром и командовал: «Пошевеливайся, Уилл Генри, пока мы совсем не заросли грязью!»
I followed the light into the kitchen, my shoes completely forgotten in my trepidation. This was not the first nocturnal visitor since my coming to live with him the year before. The doctor had numerous visits in the wee hours of the morning, more than I cared to remember, and none were cheerful social calls. His business was dangerous and dark, as I have said, and so, on the whole, were his callers.
Сейчас я шел на свет из кухни, совершенно позабыв в спешке надеть ботинки. С тех пор как я год назад поселился у Доктора, я привык к ночным посетителям. К Доктору вообще чаще приходили ночью, а не утром. Дневных посетителей я вообще как-то не припомню. И приходили к нему не жизнерадостные жители окрестностей. Дело его, как я уже сказал, было опасным и темным. Такими же, в целом, были и люди, которые к нему обращались.

The one who called on this night was standing just outside the back door, a gangly, skeletal figure, his shadow rising wraithlike from the glistening cobblestones. His face was hidden beneath the broad brim of his straw hat, but I could see his gnarled knuckles protruding from his frayed sleeves, and knobby yellow ankles the size of apples below his tattered trousers. Behind the old man a broken-down nag of a horse stamped and snorted, steam rising from its quivering flanks. Behind the horse, barely visible in the mist, was the cart with its grotesque cargo, wrapped in several layers of burlap.
Человек, который пришел сегодня ночью, стоял прямо за задней дверью — долговязый, неуклюжий и тощий. Его тень, словно призрак в лунном свете, падала на блестящий булыжник мостовой. Лицо было прикрыто широким краем соломенной шляпы, но я видел скрюченные суставы пальцев, торчащие из потрепанных рукавов ветхой одежды, и желтые лодыжки, которые выступали из потертых брюк, а на них — шишки размером с яблоко. За спиной старика переминалась с ноги на ногу и фыркала лошадь, точнее, остов лошади, и пар поднимался из ее подрагивающих ноздрей. Позади лошади, едва различимая в тумане, стояла телега с каким-то очень странным грузом, завернутым в несколько слоев мешковины.
The doctor was speaking quietly to the old man as I came to the door, a comforting hand upon his shoulder, for clearly our caller was nearly mad with panic. He had done the right thing, the doctor was assuring him. He, the doctor, would take the matter from here. All would be well. The poor old soul nodded his large head, which appeared all the larger with its lid of straw as it bobbed on its spindly neck.
Когда я подошел к двери, Доктор тихо разговаривал со стариком, успокаивающе положив руку тому на плечо, потому что ясно было, что старик с ума сходит от страха. Он правильно поступил, уверял его Доктор. Теперь всю ответственность берет на себя он, Доктор. Все будет хорошо. Бедняга кивал, и его большая голова под соломенной шляпой казалась еще больше на тонкой и длинной шее
“’Tis a crime. A bloody crime of nature!” he exclaimed at one point. “I shouldn’t have taken it; I should have covered it back up and left it to the mercy of God!”
“I take no stances on theology, Erasmus,” said the doctor. “I am a scientist. But is it not said that we are his instruments? If that is the case, then God brought you to her and directed you hence to my door.”
— Это преступление. Преступление против природы! — воскликнул старик в какой-то момент. — Мне не надо было забирать это. Мне надо было зарыть все обратно и оставить на милость Божию!
— Я не теолог, Эразмус, — сказал Доктор. — Я — ученый. Но разве не сказано, что мы — орудие в руках Его? И если так, то Бог привел тебя к ней, а вместе с ней — к моему порогу.
“So you won’t report me?” the old man asked, with a sideways glance toward the doctor.
“Your secret will be as safe with me as I hope mine will be with you. Ah, here is Will Henry. Will Henry, where are your shoes? No, no,” he said as I turned to fetch them. “I need you to ready the laboratory.”
— Так вы не донесете на меня? — спросил старик, пугливо косясь на Доктора.
— Я надежно сохраню твою тайну, так же, как и ты, надеюсь, сохранишь мою. А, вот и ты, Уилл Генри! Уилл Генри, где твои ботинки? Нет, нет, — сказал он, как только я рванул было за ними, — ты нужен мне без промедления. Приготовь лабораторию.
“Yes, doctor,” I responded dutifully, and turned to go a second time.
“And put a pot on. It’s going to be a long night.”
“Yes, sir,” I said. I turned a third time.
“And find my boots, Will Henry.”
“Of course, sir.”
— Да, Доктор, — бодро ответил я и снова повернулся, чтобы бежать.
— И поставь чайник. Ночь предстоит долгая.
— Слушаюсь, сэр, — сказал я. И повернулся в третий раз.
— И найди мои сапоги, Уилл Генри.
— Обязательно, сэр.
I hesitated, waiting for a fourth command. The old man called Erasmus was staring at me.
“Well, what are you waiting for?” the doctor said. “Snap to, Will Henry!”
“Yes, sir,” I said. “Right away, sir!”
I left them in the alley, hearing the old man ask as I hurried across the kitchen, “He is your boy?”
“He is my assistant,” came the doctor’s reply.
Я в сомнении замер, ожидая четвертую команду. Старик по имени Эразмус смотрел на меня во все глаза.
— Ну, чего ты еще ждешь? — прикрикнул Доктор. — Пошевеливайся, Уилл Генри!
— Да, сэр, — сказал я. — Уже бегу.
Я оставил их одних, но я слышал, пробегая через кухню, как старик спрашивает: «Это ваш слуга?»
— Он — мой ассистент.
I set the water on to boil and then went down to the basement. I lit the lamps, laid out the instruments. (I wasn’t sure which he might need, but had a strong suspicion the old man’s delivery was not alive-I had heard no sounds coming from the old cart, and there didn’t seem to be great urgency to fetch the cargo inside… though this may have been more hope than suspicion.) Then I removed a fresh smock from the closet and rummaged under the stairs for the doctor’s rubber boots. They weren’t there, and for a moment I stood by the examination table in mute panic. I had washed them the week before and was certain I had placed them under the stairs. Where were the doctor’s boots? From the kitchen came the clumping of the men’s tread across the wooden floor. He was coming, and I had lost his boots!
Я поставил воду на огонь, чтобы вскипятить, а сам отправился вниз, в подвал. Там я зажег лампы, разложил инструменты (я не был уверен, какие именно инструменты понадобятся, но у меня было сильное предчувствие, что то, что принес старик, — уже не живое). Из старой телеги не доносилось никаких звуков, и, судя по всему, никто не спешил как можно скорее доставить ношу в лабораторию… хотя, возможно, в моем предчувствии было больше надежды, чем подозрений. Я вынул из шкафа белый медицинский халат Доктора и полез рукой под лестницу, шаря там в поисках его резиновых сапог. Но их там не было. На секунду я замер перед лабораторным столом; меня окатил холодный пот. Я же мыл их неделю назад! И был уверен, что поставил потом под лестницу. Где же сапоги Доктора?! Из кухни сверху донеслись звуки шагов. Он уже идет сюда, а я потерял его сапоги!
I spied the boots just as the doctor and Erasmus began to descend the stairs. They were beneath the worktable, where I had placed them. Why had I put them there? I set them by the stool and waited, my heart pounding, my breath coming in short, ragged gasps. The basement was very cold, at least ten degrees colder than the rest of the house, and stayed that way year round.
Я нашел их в тот самый миг, как Доктор и Эразмус Грей начали спускаться вниз по ступенькам.
Сапоги были под рабочим столом — там, где я их и оставил. Почему я положил их туда? Я быстро разместил сапоги у табуретки и замер в ожидании. Сердце мое билось в горле, дыхание было частым и прерывистым. В подвале было очень холодно, на десять градусов как минимум холоднее, чем в остальной части дома. Так было всегда, круглый год.

продолжение будет в комментах
UPD 27/04/2019

запись создана: 14.04.2019 в 21:31

@темы: книги, перевод, дуолингва

---

Монстролог. Пролог

PROLOGUE
June 2007
The director of facilities was a small man with ruddy cheeks and dark, deep-set eyes, his prominent forehead framed by an explosion of cottony white hair, thinning as it marched toward the back of his head, cowlicks rising from the mass like waves moving toward the slightly pink island of his bald spot. His handshake was quick and strong, though not too quick and not too strong: He was accustomed to gripping arthritic fingers.
Директор Бюро регистрации, жизнеобеспечения и похорон был невысоким человеком, с румянцем на щеках и темными, глубоко посаженными глазами, а его высокий лоб обрамлял густой ореол пышных белокурых волос, редеющих ближе к затылку, — светлые вихры вздымались, словно волны над розоватым островом лысой макушки. Его рукопожатие было уверенным и сильным, хотя не слишком уверенным и не слишком сильным: он привык пожимать и артритные пальцы.

“Thank you for coming,” he said. He released my hand, wrapped his thick fingers around my elbow, and guided me down the deserted hallway to his office.
“Where is everyone?” I asked.
“Breakfast,” he said.
— Спасибо, что пришли, — сказал он. Он выпустил мою руку, обхватил толстыми пальцами мой локоть и повел меня вдоль пустого коридора к своему офису.
— А где все? — спросил я.
— Завтрак, — ответил он.
His office was at the far end of the common area, a cluttered, claustrophobic room dominated by a mahogany desk with a broken front leg that someone had attempted to level by placing a book beneath it and the dingy white carpet. The desktop was hidden beneath listing towers of paper, manila file folders, periodicals, and books with titles such as Estate Planning 101 and Saying Good-bye to the Ones You Love. On the credenza behind his leather chair sat a framed photograph of an elderly woman scowling at the camera, as if to say, Don’t you dare take my picture! I assumed it was his wife.
Его офис находился в дальнем конце помещения — захламленная комната, ужас клаустрофобика. Почти все пространство занимал рабочий стол из красного древа со сломанной передней ножкой, которую кто-то попытался сделать устойчивее, подложив под нее книгу. На полу лежал потертый, некогда белый ковер. Стол был завален высокими покосившимися пачками бумаги, картонных папок, газет и журналов и книгами типа «Наследование земельной собственности» или «Как сказать "прощай" тем, кого любишь». Позади кожаного кресла на подставке стояла фотография в рамке. На ней была изображена пожилая женщина. Она смотрела в объектив так хмуро, словно говорила: «Как ты смеешь фотографировать меня?!» Я решил, что это жена директора.
He settled into his chair and asked, “So how is the book coming?”
“It already came,” I answered. “Last month.” I pulled a copy from my briefcase and handed it to him. He grunted, flipped through some pages, his lips pursed, thick brows gathering over his dark eyes.
Он опустился в кресло и спросил:
— Ну, как продвигается книга?
— Она уже вышла, — ответил я. — Месяц назад.
Я достал один экземпляр из портфеля и протянул директору. Он что-то пробормотал, пролистал несколько страниц, поджал губы, сдвинул густые брови над темными глазами.
“Well, glad to do my part,” he said. He held the book toward me. I told him it was his to keep. The book remained between us for a moment as he glanced about the desk, looking for the most stable pile upon which to balance it. Finally it disappeared into a drawer.
— Что ж, рад, что и я внес свою лепту, — сказал он и протянул мне книгу обратно. Я сказал, что он может оставить ее себе. Книга на несколько минут зависла между нами, пока он судорожно искал взглядом на столе стопку, на которой эта книга имела бы шанс удержаться хотя бы ненадолго. В итоге она исчезла в ящике стола.
I had met the director the year before, while researching the second book in the Alfred Kropp series. At the climax of the story the hero finds himself at the Devil’s Millhopper, a five-hundred-foot-deep sinkhole located on the northwest side of town. I had been interested in the local legends and tall tales regarding the site, and the director had been kind enough to introduce me to several residents who’d grown up in the area and who knew the stories of this mythical “gateway to hell,” now a state park, presumably because the devil had departed, making way for field-trippers and hikers.
С директором мы познакомились год назад. В то время я исследовал вторую книгу в серии Альфреда Кроппа. Там в кульминационный момент герой оказывается в Дьявольской дыре, колодце глубиной в пятьсот футов, расположенном в северо-западной части города. Меня интересовали народные легенды и сказания об этом месте, а директор оказался так любезен, что познакомил меня с несколькими старожилами, которые родились и выросли именно там и знали рассказы об этих мифических «адовых вратах». Теперь на этом месте располагался государственный парк, — видимо, нечистый отступил, узрев такое количество туристов, палаток и путешественников.
“Thank you,” he said. “I’ll be sure to pass it around.”
I waited for him to go on; I was there on his invitation. He shifted uneasily in his chair.
“You said on the phone you had something to show me,” I gently prodded him.
“Oh, yes.” He seemed relieved and now spoke rapidly. “When we found it among his effects, you were the first person I thought of. It struck me as something right up your alley.”
— Спасибо, — сказал директор. — Я прочту и дам почитать остальным.
Я ждал, что еще он скажет; я прибыл сюда по его приглашению. Он неловко заерзал в кресле.
— Вы сказали по телефону, что хотите мне кое-что показать, — мягко подтолкнул я его к разговору.
— Ах, да!
Казалось, он испытал облегчение от того, что я первым затронул тему, и теперь быстро заговорил:
— Когда мы нашли это среди его имущества, вы были первым человеком, о котором я подумал. Меня словно осенило — это точно будет по вашей части.
“Found what among whose effects?”
“Will Henry. William James Henry. He passed away last Thursday. Our oldest resident. I don’t believe you met him.”
I shook my head. “No. How old was he?”
“Well, we aren’t really sure. He was an indigent-no identification, no living relatives. But he claimed to have been born in 1876.”
Что нашли? Среди чьего имущества?
— Уилла Генри. Уильяма Джеймса Генри. Он отошел в мир иной в прошлый четверг. Наш самый старый житель. Не думаю, что вы с ним встречались.
Я отрицательно помотал головой.
— Сколько ему было лет?
— Ну, мы не вполне уверены. Он был нищим — ни документов, ни живых родственников. Но он утверждал, что родился в тысяча восемьсот семьдесят шестом.
I stared at him. “That would make him one hundred and thirty-one years old.”
“Ridiculous, I know,” the director said. “We’re guessing he was somewhere in his nineties.”
“And the thing of his you found that made you think of me?”
He opened a desk drawer and pulled out a bundle of thirteen thick notebooks, tied in brown twine, their plain leather covers faded to the color of cream.
Я уставился на него, открыв рот.
— Это значит, ему был сто тридцать один год?!
— Нелепо, да, я понимаю, — сказал директор. — Мы считаем, что ему было за девяносто.
— И что вы там у него нашли, что заставило вас вспомнить обо мне?
Он открыл ящик стола и вытащил пачку из тринадцати толстых тетрадей, перетянутую коричневой бечевкой. Однотонные кожаные обложки выцвели до кремового оттенка.
“He never spoke,” the director said, nervously plucking at the twine. “Except to tell us his name and the year he was born. He seemed quite proud of both. ‘My name is William James Henry and I was born in the year of our Lord eighteen-hundred and seventy-six!’ he would announce to anyone who cared to listen-and anyone who didn’t, for that matter. But as to everything else-where he was from, to whom he belonged, how he’d come to the culvert where he was discovered-silence. Advanced dementia, the doctors told me, and certainly I had no reason to doubt it… until we found these wrapped in a towel beneath his bed.”
— Он никогда ни с кем не разговаривал, — сказал директор, нервно теребя бечевку. — Только назвал нам свое имя и год рождения. Казалось, он очень гордился и тем, и другим. «Меня зовут Уильям Джеймс Генри, и я родился в год Господа нашего тысяча восемьсот семьдесят шестой!» — провозгласил он, помнится, так, чтобы его услышали все — и те, кому было до этого дело, и те, кому нет. Но что касается всего остального — откуда он родом, каких кровей, как он попал в дренажную штольню, где он был обнаружен, — молчание. Слабоумие в последней стадии, сказал мне врач, и, разумеется, у меня не было оснований сомневаться в этом… пока мы не нашли вот это, завернутое в полотенце, у него под кроватью.
I took the bundle from his hand. “A diary?” I asked.
He shrugged. “Go on. Open that top one and read the first page.”
I did. The handwriting was extremely neat, though small, the sсript of someone who had had formal schooling, when instruction had included lessons in penmanship. I read the first page, then the next, then the following five. I flipped to a random page. Read it twice. While I read, I could hear the director breathing, a heavy huffing sound, like a horse after a brisk ride.
Я взял пачку тетрадей у директора из рук.
— Дневник? — спросил я.
Он пожал плечами:
— Не смущайтесь. Откройте ту, что сверху, и прочтите первую страницу.
Я так и сделал. Почерк был необычайно аккуратным, хотя и мелким — почерк человека, учившегося в традиционной школе, где программа обучения включала в себя уроки чистописания и каллиграфии. Я прочел первую страницу, потом вторую, затем еще пять. Открыл одну наугад. Прочел ее дважды. Читая, я слышал, как тяжело дышит директор, прямо-таки пыхтит и фыркает, как лошадь после быстрого забега.
“Well?” he asked.
“I see why you thought of me,” I said.
“I must have them back, of course, when you’re finished.”
“Of course.”
— Ну, как? — спросил он.
— Понимаю, почему вы подумали обо мне, — ответил я.
— Разумеется, вы должны вернуть их мне, когда закончите.
— Разумеется.
“I’m required by law to keep them, in the unlikely event a relative shows up for his things. We’ve placed an ad in the paper and made all the necessary inquiries, but this sort of thing happens all too often, I’m afraid. A person dies and there is no one in the world to claim them.”
“Sad.” I opened another volume to a random page.
— Закон требует от меня хранить его имущество на случай, маловероятный впрочем, если кто-то из родственников будет претендовать. Мы разместили объявление в газете и отправили все надлежащие запросы, но такого рода вещи случаются, боюсь, слишком часто. Человек умирает — и нет никого на свете, кто претендовал бы на его имущество.
— Грустно.
Я открыл наугад другую тетрадь.
“I haven’t read all of them-I simply don’t have the time-but I am extremely curious to hear what’s in them. There may be clues to his past-who he was, where he came from, that sort of thing. Might help in locating a relative. Though, from the little I’ve read, I’m guessing this isn’t a diary but a work of fiction.”
— Я не все их читал — у меня просто нет времени, — но мне чрезвычайно любопытно будет узнать, что там. Возможно, это — ключи к его прошлому: кем он был, откуда — все такое.
Возможно, это — ключи к его прошлому: кем он был, откуда — все такое. Может, поможете нам найти родственников. Хотя из того немногого, что я прочел, я понял, что это скорее всего не дневник, а вымысел — роман, может быть. Беллетристика.
I agreed it would almost have to be fiction, based on the pages I’d read.
“Almost?” he asked. He seemed bemused. “Well, I suppose nearly anything is possible, though some things are much more possible than others!”
Я согласился, что, вероятно, почти все это придумано — судя по тем страницам, что я прочел.
— Почти?! — спросил он, как мне показалось, радостно и смущенно. — Ну, я думаю, всякое на свете бывает, хотя некоторые вещи значительно более вероятны, чем другие!
I took the notebooks home and placed them on top of my writing desk, where they stayed for nearly six months, unread. I was pressed on a deadline for another book and didn’t feel compelled to dive into what I assumed to be the incoherent ramblings of a demented nonagenarian. A call that following winter from the director goaded me into unwrapping the frayed twine and a rereading of the first extraordinary few pages, but little progress besides that. The handwriting was so small, the pages so numerous, written on front andback, that I just skimmed through the first volume, noting that the journal seemed to have been composed over a span of months, if not years: The color of the ink changed, for example, from black to blue and then back again, as if a pen had run dry or been lost.
Я забрал тетради домой и положил их на письменный стол, где они пролежали нетронутыми почти полгода — всё руки не доходили. Мне надо было в срочном порядке сдавать другую книгу, сроки поджимали, и я просто не в состоянии был заставить себя погрузиться с головой в то, что я считал тогда бессвязным бредом стопроцентного безумца. Звонок от директора, раздавшийся однажды зимой, вынудил меня развязать потертую бечевку на тетрадях и перечитать первые необыкновенные страницы, но дальше этого дело не сильно продвинулось. Почерк был таким мелким, а страниц так много, и исписаны они были с двух сторон, что я просто пробежал глазами первую книгу, отметив, что записи велись на протяжении месяцев, если не лет: цвет чернил, например, поменялся с черного на синий, а потом снова на черный, как будто ручка исписалась или ее потеряли.
It was not until after the New Year that I read the first three volumes in their entirety, in one sitting, from first page to last, the transcript of which follows, edited only for spelling and correction of some archaic uses of grammar.
И только после Нового года я прочел первые три книги подряд, не отрываясь, за один присест, от первой страницы до последней. Расшифровка вышеупомянутых книг здесь и прилагается, с исправлениями только лишь в правописании и в некоторых архаичных грамматических формах.

@темы: перевод, книга, дуолингва

---

Монстролог. Пролог

June 2007
The director of facilities was a small man with ruddy cheeks and dark, deep-set eyes, his prominent forehead framed by an explosion of cottony white hair, thinning as it marched toward the back of his head, cowlicks rising from the mass like waves moving toward the slightly pink island of his bald spot. His handshake was quick and strong, though not too quick and not too strong: He was accustomed to gripping arthritic fingers.
Директор Бюро регистрации, жизнеобеспечения и похорон был невысоким человеком, с румянцем на щеках и темными, глубоко посаженными глазами, а его высокий лоб обрамлял густой ореол пышных белокурых волос, редеющих ближе к затылку, — светлые вихры вздымались, словно волны над розоватым островом лысой макушки. Его рукопожатие было уверенным и сильным, хотя не слишком уверенным и не слишком сильным: он привык пожимать и артритные пальцы.
“Thank you for coming,” he said. He released my hand, wrapped his thick fingers around my elbow, and guided me down the deserted hallway to his office.
“Where is everyone?” I asked.
“Breakfast,” he said.
— Спасибо, что пришли, — сказал он. Он выпустил мою руку, обхватил толстыми пальцами мой локоть и повел меня вдоль пустого коридора к своему офису.
— А где все? — спросил я.
— Завтрак, — ответил он.
His office was at the far end of the common area, a cluttered, claustrophobic room dominated by a mahogany desk with a broken front leg that someone had attempted to level by placing a book beneath it and the dingy white carpet. The desktop was hidden beneath listing towers of paper, manila file folders, periodicals, and books with titles such as Estate Planning 101 and Saying Good-bye to the Ones You Love. On the credenza behind his leather chair sat a framed photograph of an elderly woman scowling at the camera, as if to say, Don’t you dare take my picture! I assumed it was his wife.
Его офис находился в дальнем конце помещения — захламленная комната, ужас клаустрофобика. Почти все пространство занимал рабочий стол из красного древа со сломанной передней ножкой, которую кто-то попытался сделать устойчивее, подложив под нее книгу. На полу лежал потертый, некогда белый ковер. Стол был завален высокими покосившимися пачками бумаги, картонных папок, газет и журналов и книгами типа «Наследование земельной собственности» или «Как сказать "прощай" тем, кого любишь». Позади кожаного кресла на подставке стояла фотография в рамке. На ней была изображена пожилая женщина. Она смотрела в объектив так хмуро, словно говорила: «Как ты смеешь фотографировать меня?!» Я решил, что это жена директора.
He settled into his chair and asked, “So how is the book coming?”
“It already came,” I answered. “Last month.” I pulled a copy from my briefcase and handed it to him. He grunted, flipped through some pages, his lips pursed, thick brows gathering over his dark eyes.
Он опустился в кресло и спросил:
— Ну, как продвигается книга?
— Она уже вышла, — ответил я. — Месяц назад.
Я достал один экземпляр из портфеля и протянул директору. Он что-то пробормотал, пролистал несколько страниц, поджал губы, сдвинул густые брови над темными глазами.
“Well, glad to do my part,” he said. He held the book toward me. I told him it was his to keep. The book remained between us for a moment as he glanced about the desk, looking for the most stable pile upon which to balance it. Finally it disappeared into a drawer.
— Что ж, рад, что и я внес свою лепту, — сказал он и протянул мне книгу обратно. Я сказал, что он может оставить ее себе. Книга на несколько минут зависла между нами, пока он судорожно искал взглядом на столе стопку, на которой эта книга имела бы шанс удержаться хотя бы ненадолго. В итоге она исчезла в ящике стола.

Продолжение буду кидать в комменты, дабы не плодить сущностей

@темы: книги, английский, дуолингва